Была история смешная. Нужно было сюжет сделать о донбасских ополченцах. В тот момент, когда мы стали собирать этих героев, поняли, что материал очень рыхлый. Есть кучка обрывков, нет сквозных штук, на которых можно что-то строить. И я как-то его выстраиваю относительно правды зачем-то, а дальше приходит режиссер съемочной группы и сочиняет третью историю, которой нет в реальности, сочиняет из воздуха. Про всех этих людей, чем они связаны, при помощи, понятно, «закадриков», слово к слову, «синхрончик» к «синхрончику» - и появляется история про них, правда, которой нет, но это история. Я в самых вопиющих случаях говорил: «Послушай, ну так нельзя!». Мне отвечали: «Иди [на фиг] . Нам нужно взять зрителя на яйца, [блин], и не отпускать его, иначе он не будет [ничего] смотреть, поэтому это должно быть с первой минуты, [блин], что-то невероятное и дальше, пока ты можешь, держи это состоянии невероятного и удивительного».
А ради этого все дозволено. Ради этого все можно. Ну и в этот момент стало все понятно. Мы, наверное, первые показали эту фактуру, эту природу, это вот все человеческое, что они за люди вообще, разные такие, интересные. В любом случае там человеческое видно, и это интересно в каком-то смысле. Хотя истории сочинены напрочь.
В этот момент я решил: ну ладно, все равно все горит синим пламенем, три месяца побуду плохим человеком, побуду кремлевским говном. Когда ты ночами сидишь локоть о локоть и по склейкам, по склейкам все это сочиняешь, это интересно. Но конечно в этот момент это уже было абсолютно беллетристическое сочинительство. Такая телевизионная правда. Я смонтировал в этом же духе, потому что интересно, фильм про русских детей в Норвегии. Есть такая популярная тема, что детей иммигрантов в скандинавских странах часто по запросу органов опеки забирают. В какой-то степени это правда. Приезжает такая дама, как из «Королевства полной луны», и устраивает допрос. По первому же подозрению пишет: «насилие и издевательство над детьми». По статистике все-таки это не очень массово, но опасность такая есть. Бывали случаи, что отдавали в семью, а там педофилы, но это не эпидемия. И это я в одиночку собрал такой фильм. [Блин], его невозможно смотреть. Монтажер, с которым я сижу, - нормальный взрослый человек, лет 50, из них 25 уже работает монтажером, и он такой: «сука, щас бы на танк и [расстрелял] бы всех. И я говорю: «эй, держи себя в руках, ты же видишь, что все это вранье, только что мы с тобой эту склейку собрали». Он такой: «а, ну да, ну да».
Это не журналистика, а сочинительство, это не разбираться, это сделать так, чтобы зритель у экрана бился в истерике, и он будет биться в истерике. И это жутко. То, что я собрал, все смотрели и выходили в ужасе, а мой начальник пожал мне руку. Потому что мороз по коже.
Еще мы делали фильм про Сирию, тоже первые. Это был заказ очевидный кремлевский: рассказать про то, что в Сирии [очень плохо], ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ. - Прим.ред.) Для российских медиа это была новость тогда, никто не рассказывал в 2014 году про ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ. - Прим.ред.). Говорили, что [никто] знает, кто там с кем воюет, есть Асад хороший, а против него всякие саудовские наймиты. Тот же самый корреспондент, что к ополченцам ездил, в этот раз привозит непонятный материал, где куча сценок не пойми о чем. И точно так же мы сочиняем из этих зарисовок из разных концов Сирии историю про то, что есть ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ. - Прим.ред.), а что остальные - это умеренная оппозиция, а на самом деле это просто крылья того же ИГИЛа (террористическая организация, запрещенная в РФ. - Прим.ред.), что он просто маскируется под это все.
Если обывателю про это расскажут, он скажет: «[блин], но вы же все равно врали и продолжаете врать, ну так вот и х** с вами, туда вам и дорога». Ну, типа, «и какая разница». Но разница, по-моему, есть между страшным и нестрашным искажением, между тем, чтобы искажать в пользу реальных убеждений или в пользу все-таки неубеждений, когда ты все-таки не считаешь так.
В этой редакции «Своими глазами» были девушки-продюсеры, куча разных людей, которые текст не создают, но помогают всему это создаваться. За три месяца я увидел, как их отношение реально к этой истории на Донбассе изменилось, они поверили в то, что они делают, хотя они сами занимались компиляцией этого материала. Я говорю: «ну мы же не знаем», а они: «нет, ну и что, мы знаем, что скорее всего так». Но мы же сочинили какую-то историю сами, удаленно и рассказываем ее действительно только с одной точки зрения. Так нельзя.